Проза

Мое детство пришлось на то славное время, когда «программа ликвидации ветхого жилья» была еще в проекте, и весь центр города был густо населен старыми домиками – деревянными и кирпичными, одно- и двухэтажными, ветхими и не очень. Я никогда не задумывалась о том, что их может почему-то не быть – так, как никогда не задумываешься о том, что однажды не станет любимых бабушки или отца, и что когда-нибудь наступит старость. Я не представляла свою жизнь без четырех деревянных и одного каменного дома в нашем дворе, где жили, в большинстве своем, алкоголики и тунеядцы, бывшие при этом невероятно близкими и родными  для всех  нас, обитателей большого «солидного» дома.
Мы знали каждого из них поименно – седую Тамарку, одноглазого Сашку, девочку Олю, девочку Настю, Валерку-жестянщика и многих других -  так же, как и они знали нас; мы дружили с детьми, а родители одалживали «рубль на бутылку» взрослым – все мы были одним целым, одним «природным комплексом», как писали  в школьном учебнике по биологии,  одной породой.
Не было только одного – мы никогда не ходили друг к другу в гости, и я сгорала от любопытства, представляя, как же оно устроено там, внутри деревянного дома. Иногда двери открывались, и я старалась заглянуть в заветную щель – но, как правило, видела немного; лишь какое-нибудь ведро поблескивало в неосвещенной прихожей, или какие-то ящики кучно томились в углу. Внутренность старых домов была для меня сродни какому-то загадочному тридевятому царству, куда очень хотелось попасть, но ключик, который позволил бы это сделать, отчего-то никак не находился. Добродушные, но вечно пьяные жители заветных строений никогда не приглашали меня войти, но даже если бы это и произошло, нет никакой гарантии, что я бы решилась осуществить свое желание. Слишком сильны были запреты бабушки, обещавшие разнообразные ужасы – от избиения до съедения заживо - всякой маленькой девочке, осмелившейся отправиться одной в логово к малознакомым неблагонадежным субъектам.
Поэтому я лишь ходила мимо таинственных строений в магазин и в школу, заглядывала в недосягаемые окна и двери, додумывала и сочиняла, и не сомневалась в том, что этот уклад будет вечным. Я была уверена, что пройдет много лет, и меня так же будут манить эти покосившиеся домишки, что в одном из них всегда будет лестница «как в «Просто Марии» (так говорили дворовые ребятишки, которым посчастливилось что-то разглядеть сквозь распахнувшуюся однажды, и тут же поспешно закрывшуюся, дверь), что однажды и я смогу подняться по этой лестнице; что старая дворницкая за помойкой никуда не исчезнет; что за длинным темным сараем всегда будут жить кутята; что в дальнем углу двора всегда  будет цвести сирень, в которой всегда можно будет обнаружить «счастливый» пятилистник; что по всему двору будут благоухать  клумбы, а на лавочках под старым тополем всегда будут судачить старушки; что качели всегда будут скрипеть, но никогда не сломаются; что сад моей соседки со второго этажа, разбитый под ее окнами на вершине каменной стены, всегда будет манить ребят малиной и яблоками, и всегда будет страшно, что она нас заметит и отругает…

***
Сегодня, когда ничего этого давно нет, когда сомнительные обитатели столь притягательных для  меня домишек давно проживают в Клыках и в Азино, а на месте их бывших жилищ вовсю идет строительство «элитного жилья», когда из некогда четырех прекрасных клумб сохранилась только одна, когда давно уже исчезли не только лавочки, но и сами милые старушки,  когда во дворе уже нет ни старой дворницкой, ни темного сарая, ни кутят, ни качелей; когда почти ничего не осталось ни от каменной стены, ни от сада на ней, - мне порой кажется, выражаясь строкой Левитанского, что «я застрял на этом перевале».
Мне кажется, что я до сих пор качаюсь на этой качели и звонко смеюсь, а потом падаю вниз и разбиваю себе нос; что я все еще смотрю из окна на чужой сад и на печную трубу красного кирпичного домика, и пытаюсь воспроизвести увиденное в альбоме по рисованию; что я бережно поселяю фантик от самой вкусной конфеты в кармашек коротенького платьица,  ищу за домом красивое цветное стеклышко, и прячу под каменной стеной  секретик, о существовании которого больше никто не догадывается. И что этот секретик до сих пор ждет меня там, где был надежно спрятан двадцать лет назад.

Секретик секретиков
За домом, у трансформаторной будки, валялись стеклышки. Зеленые, темно-коричневые, редко – бирюзовые.  Стеклышки переливались на солнце и напоминали россыпи самоцветов где-нибудь на индийском базаре, виденном по телевизору в фильме про злобного магараджу и плененную принцессу. В детской иерархии ценностей стеклышки были богатством, и за ним шла охота. Иногда везло – и удавалось найти особенное стеклышко. Например, синее. Это было сокровище – маленькое синее стеклышко, которое полагалось хранить в заветной шкатулочке, вместе с морскими камушками и осколками от цветной мозаики, выковоренной из фонтана в Лядском саду. Если же удача улыбалась вдвойне, можно было отыскать не просто малюсенькое стеклышко, а стекло побольше. Оно ценилось гораздо выше – вместо того, чтобы осесть на дне сокровищницы, оно отправлялось под землю. Не подальше от несмышленых малышей, имевших обыкновение хватать что попало и резать руки, а долой с любопытных глаз. Цветное стеклышко было броней секретика, защищавшей красивый разноцветный фантик от влаги и разорения.  Каждый из нас, дворовых ребятишек, старался отыскать бумажечку – основу будущего секретика – повеселее, понаряднее, попраздничнее. Каждому хотелось, чтобы его секретик был особенным, волшебным, всем секретикам секретиком.
Помню себя в зеленом китайском платьишке с маленьким красным зонтиком, вышитым на груди, усердно роющую ямку для своего сокровища, для самой заветной тайны, знать о которой не было положено никому.
Из далекого прошлого встает перед моими глазами девочка с двумя хвостиками на голове, с двумя веселыми резиночками с пластмассовыми котиками, колдующая над своим секретиком, заботливо укладывающая в ямку сначала бумажечку с синими цветочками, потом – темно-желтое стеклышко, потом  - присыпающая его землей. А после проделывающая тонким пальчиком дырочку в только что присыпанной земле – и любующаяся получившимся чудом. А секретик сияет на солнце, и луч отражается от стеклышка, и словно подмигивает оттуда, из своего потайного места, и верится, что солнце не погаснет никогда.

Секретик Каменной стены

Когда я показывала знакомым свое фото на фоне каменной стены, сделанной при помощи популярного тогда «Поляроида», никто не верил, что карточка снята в нашем дворе. Уж больно напоминала та стена булгарские, или какие-нибудь еще, развалины. Легендарная стена сохранилась во дворе до сих пор  -  а тогда по ней можно было карабкаться, и всерьез представлять, что лезешь по скалам. Казалось, что стена очень высокая. И, что, упав с нее, можно разбиться.
Наверху, за стеной, располагался «сад Таисии Афанасьевны», соседки со второго этажа и бабушки Дениса, покалечившего мою щеку. В саду были яблони и малина, но лазить в сад было запрещено. Хотя мы все равно лазили, конечно. Не за малиной и не за яблоками – а просто так, и еще потому, что в саду были высокие кусты, в которых можно было прятаться от посторонних глаз. Это интриговало. Сад был виден из окна моей комнаты. Еще оттуда бывало видно, как беззаботные жители окрестных домишек жарили где-то там, в этом или соседнем саду, шашлык. Бабушка говорила, что шашлык из собаки. Я почти верила. 
Сейчас там идет стройка.
Внизу, у подножия стены, располагалось одно из самых популярных для секретиков мест. Мы рыли ямки, выкладывали в землю цветную бумагу, закрывали ее стеклышком, показывали друзьям, плакали, если секретик куда-то исчезал – одним словом, жили настоящей жизнью, все горести и радости которой были, пожалуй, гораздо правдивее нынешних, «взрослых».
Еще у меня был свой, собственный, секретик  Каменной стены: в стене была маленькая дырочка, наверное, около пяти сантиметров в длину и трех – в высоту. В эту дырочку я прятала всякие ценные мелочи – например, камушки, бусинки или деревяшки. Никто не знал о моем тайнике – а мне было тепло от того,  что он у меня есть.

Секретик помойки
Вообще-то, помойка – не самая лучшая тема для обсуждения. Но обойтись во дворе без помойки было невозможно,  как невозможно сейчас обойтись без рассказа о ней.
Располагалась помойка там же, где располагается и сегодня – у въезда во двор. Вот только въезд находился тогда совсем не там, где нынче – долгие-долгие годы жильцы и гости нашего «железнодорожного» и, одновременно, «писательского», дома появлялись у нас со стороны улицы Маяковского, заходя во двор через вечно распахнутые деревянные ворота. Следом за воротами во всей своей красе  появлялись столь любимые мной деревянные дома с их никогда не трезвеющими обитателями, курящими на крылечках и внимательно разглядывающими входящих. Дальше, по правую руку, тянулся длинный темный сарай, а по левую – какой-то палисадник и еще один дом; а в глубине, ближе к спуску на улицу Некрасова – дом еще один. Между ними тоже была помойка – стихийная. Возникала она так – дверь одного из домов распахивалась, и ушат с помоями звонко выплескивался на землю. Земля немножко шипела. Потом проседала. Потом источала неясный аромат. Потом высыхала. А потом все повторялось снова.
Лет десять назад под этой помоечкой за ночь ушла земля. Говорили, что это – карстовый провал. И что наш дом скоро поглотит  земля. Не поглотила – а провал засыпали, и на его месте давно кипит стройка нового дома с дорогущими квартирами.
Что касается «нашей» помойки, то она была помойкой цивилизованной.  Несколько красных железных контейнеров систематически пожирали жертвоприношения, получаемые от жителей нашего и окрестных домов, а, поглотив, источали ароматы, свидетельствующие о насыщении их желудков.
Пакетов для мусора тогда еще не было, а простые большие пакеты были дефицитом - и идея использовать их для сбора отходов могла прийти в голову разве что сумасшедшему. Так что днища и стены мусорных ведер устилались вчерашними газетами – которые поглощались металлическими монстрами на десерт. Раз в несколько дней во двор приезжал грозный мусоросборник, и, вытягивая длинную шею, заглатывал контейнеры. Иногда содержимое казалось не вкусным – и привередливое чудище выплевывало его прямо на асфальт. Вчерашние газеты и кожурки от редких апельсинов разлетались по всему двору. Впрочем, насчет кожурок я лукавлю – тогда из них было принято «варить цукаты». «Цукаты» получались вкусными. Но мы их делали редко.

Секретик старой дворницкой
Прямо за помойкой находилась дворницкая. Дворницкая была сараем, окрашенным в белый цвет. В этом сарае дворники хранили свой нехитрый инвентарь – метлы, лопаты и песок, призванный в  долгие снежные месяцы спасать обитателей двора от гололедицы. Еще на этот сарай можно было залезть и сигануть с него в снег. Я скакать с сарая боялась – во дворе ходили истории о том, как один мальчик, прыгнув с такого же сарая, приземлился неудачно, и оттого ослеп. История пугала. Но не останавливала почти никого -  кроме меня, известной перестраховщицы.
Дворником была тетя Шура, подруга моей бабушки. Тетя Шура жила в четвертом подъезде на первом этаже, а я дружила с ее внучками, Таней и Катей. Тетя Шура прекрасно шила, пекла пироги и общалась с Боженькой. Боженька жил у нее в комнате на стене, в самом углу. Я немножко боялась Боженьку, особенно когда мы с девочками играли в прятки, и мне доводилось прятаться в темной комнате тети Шуры, освещаемой лишь слабым светом лампадки. Тогда я почти ничего не знала о Боге. Именно тетя Шура, думается, и рассказала мне о многом – и это многое было настоящим. Пасха, Рождество, куличи, яйца – о том, что такой мир существует, я узнала благодаря ей.
Помню, что тетя Шура пекла удивительно вкусный пасхальный кулич. Больше всего мне нравилась белая глазурь, которой он был покрыт. У моей мамы не получалось так вкусно.
Сейчас, по прошествии двадцати лет, когда давно нет тети Шуры, и я не знаю, на месте ли еще «боженька», я часто вспоминаю, как тетя Шура угощала меня яйцами удивительного окраса – голубого и малинового. Где и какие краски доставала она тогда, в советской действительности, для меня навсегда останется загадкой.
Еще у нее были пироги с грибами – мои мама и бабушка никогда не делали таких (у нас в семье все больше выпекали пироги с курагой, мясом, вишней, а также маленькие пирожочки «с луком-с яйцем»). Грибные пироги, испробованные у тети Шуры, казались мне настоящим лакомством!
Рядом с квартирой тети Шуры, расположенной на первом этаже соседнего с нашим подъезда, в почти подвальном помещении, под лестницей, располагался чулан.
Местечко около чулана было одним из любимейших мест наших с девочками игр. Дверь, ведущая в чулан, напоминала дверь из сказки про Буратино. Захватывало дух, когда, очень редко,  в руках тети Наташи, мамы Тани и Кати, появлялся заветный ключик, и мы, согнувшись в три погибели, заползали в чулан. В чулане находились невероятные богатства – велосипед без колеса, мишка без глаза, кукла без руки. Добыча нас устраивала, а  увечья игрушек юных охотниц совсем не огорчали. Дверь в квартиру тети Шуры никогда не закрывалась на ключ.
Тетя Шура часто бывала у нас. Но ни разу не появилась  она здесь из праздной лени или из желания поболтать с подругой – моей бабушкой. Обе пожилые женщины не признавали пустого времяпровождения, и вечно были чем-то заняты – то шили подушки, то консультировали друг друга по кулинарным вопросам, то вместе ходили на базар. 
Помню, как будучи дворником, тетя Шура колола по весне  лед. Лед разлетался по сторонам, и в лунках появлялись веселые ручейки.  Мы тут же пускались  играть в Магелланов и Берингов, отправляли в далекое плаванье бумажные клетчатые кораблики и пробовали пальчиком, теплая ли в «океане» вода. При этом, естественно,  непременно угождали ногами в лужи. Тетя Шура посмеивалась над нами, но никогда не ругала.
Умерла она семь лет назад, когда мы с Тимуром и мамой отдыхали в Крыму… Бабушка до самой смерти вспоминала подругу.
Кстати, до тети Шуры у нас были и другие дворники. Помню старушку с сыном, пораженным болезнью Дауна.
Как сейчас встают перед глазами их смутные фигуры – она с метелкой, и он, с огромной лопатой, в фартуке и в картузе, такой улыбчивый и как будто нездешний. Не знаю, куда они подевались потом. А дворницкая исчезла лет пять назад. Просто пропала, как будто и не было ее никогда. Не знаю, где хранит инструмент дядя Женя, дворник нынешний…

Секретик голубятни
Прямо за нашим гаражом, расположенным за домом под нашими окнами, была голубятня. Когда я делала уроки не у себя в комнате, а в папином, бывшем дедушкином, кабинете, я любила отрываться от книжек и подолгу глядеть в окно, наблюдая, как взлетают в небо разноцветные обитатели диковинного жилища. Хозяином голубятни был Валерка-голубятник. Я совсем не помню его. Но помню это имя – Валерка. Голубятник. Очень далекое имя из очень далекого детства.
К голубятне мы ходили смотреть салют.  А один раз вместе с папой побывали внутри. Внутри была темнота, длинные насесты и много пуха. А голуби парили над улицей Некрасова, которую все мы назвали Собачкой, и которой тоже, по сути, давно уже нет. И голубей теперь  нет – съехал в Азино Валерка, распустил своих питомцев. Летите, символы мира!…

Секретик «нашего алкаша»
«Наш алкаш» не был нашим непосредственным соседом. Высокий плотный мужчина с длинными седыми волосами, в вечной сизой куртке и с не менее сизым носом, встречался нам с мамой и братишкой Тимуром в молочном магазине и в пределах  окрестных кварталов.
Будучи обладателем весьма колоритной внешности, он умел выделяться из толпы. Вот и мы  выделяли его. Завидев объект издалека, мы шептали друг другу: «Смотри-ка, наш алкаш стоит!» Ему мы радовались, как родному. А вскоре выяснили, что встреча с «алкашом» приносит удачу. Увидеть «нашего алкаша» считалось залогом любого успешного начинания, и случалось, что мы специально переходили на другую сторону улицы, если видели его там. Зимой «наш алкаш» носил черную ушанку.
Мы не думали о том, что он может идентифицировать нас. Мало ли людей ежедневно ходит вокруг – разве будешь знать всех поименно?
 Но однажды наши скромные представления о собственных персонах были опровергнуты. В одни прекрасный день «наш алкаш» сам перешел на нашу сторону улицы и направился прямиком к нам.
«Добрый день, гражданочка Абсалямова!» – со всей присущей ему галантностью обратился он к моей маме.
Польщенная вниманием, мама почти уверилась в двойной удаче, призванной свалиться на нее после общения с «нашим алкашом».
Однако последующая реплика визави  спустила ее на землю:
«Гражданочка, а на бутылку не одолжите?»
Одолжила. Удача не отвернулась. Любовь к алкашу не прошла. Не проходила бы и поныне, да и удача росла бы и множилась  – кабы «ликвидация ветхого жилья» не спутала все карты. 
…Не сразу мы заметили, что знакомая мощная фигура больше не маячит на окрестных улицах…Что никто не просит «на бутылку», и никто не спешит с улыбкой: «Гражданочка Абсалямова!…» Стало грустно и одиноко. А потом забылось – когда вокруг происходит столько всего, где найдется время плакать по «алкашу»?
Стоит ли описывать нашу радость, когда, пару месяцев назад, во дворе одного из домов на улице Четаева, куда мы были приглашены в гости, нам встретился «наш алкаш» - живой и невредимый, такой же сизый и массивный, солидный и вальяжный? Едва ли не с распростертыми объятьями метнулись мы навстречу друг другу! Наш талисман тоже узнал нас, и долго улыбался нам, как родным.
А мы подумали о том, как повезло жителям Кварталов – теперь удача не обойдет их стороной. Если, конечно, они полюбят «нашего алкаша» так же искренне, как любили его мы.

Секретик преступления
Прямо под окнами нашей квартиры росли высоченные американские клены. Их длинные лапы склонялись аккурат над нашим балконом, и бабушка всерьез опасалась, что по ним к нам могут забраться воры. Долгое время злосчастные ветки не давали ей спать спокойно, пока однажды не был вызван Горзеленхоз и опасные отростки не были спилены.
Бабуля наконец-то успокоилась. Но не успокоилась соседка, преподаватель ботаники и страстная поборница интересов флоры и фауны. Как сейчас в ушах звенит ее обличающее: «Преступники природы!» Именно так, и никак иначе, обращалась она ко всем представителям нашей семьи, при этом принципиально отказываясь здороваться с нами.
Правда, потом мы с ней подружились, и она приглашала меня в гости прослушать стихи ее собственного сочинения. На тему любви к природе, разумеется.
Между тем в своих опасениях относительно сохранности нашего имущества бабушка была не так уж и не права. Нет, балкон наш, слава богу, остался нетронутым. А вот на наш гараж преступники (настоящие, не «природы») покусились почти успешно. Если бы их не спугнул некстати задержавшийся в собственном гараже сосед, быть бы задней стенке нашего гаража разобранной, а его содержимому  – растасканным.
Но и после того, как к стене приварили арматуру и исключили возможность вредоносного вмешательства, бабушка все равно не сумела обрести покой.  Почти еженощно она просыпалась и спешила на кухню, пытаясь разглядеть злодеев, покушающихся на нашу собственность. Дабы устрашить потенциальных воришек, бабуля удумала свистеть в свисток – и каждую ночь тишину пронзал звонкий свист. Завершив ритуал, бабуля спокойно отправлялась ко сну. Не знаю, что думали по этому поводу соседи, но желающих разобрать кладку больше не наблюдалось.

Секретик моей щеки
Однажды, будучи ребенком трех лет от роду, я, как обычно, прогуливалась во дворе.  К моему несчастью, одновременно со мной дышал воздухом и пятилетний Денис. С Денисом мы затеяли игру в догонялки – и стали носиться наперегонки вокруг старых лавочек, сколоченных из тонких реек. Я споткнулась – и упала лицом на острый край скамейки. Денис с разбегу грохнулся на меня. Моя щека – от уголка рта и едва ли не до уха – разорвалась. Помню кровь. Ор. Шок мамы и мой тоже.
Меня отвезли в больницу – зашивать поврежденную физиономию. Бабушка отправилась к родителям Дениса – разбираться с хулиганом. Хотя Денис, конечно, был не виноват в моей контузии. Но досталось ему крепко.
Помню походы «на перевязку», швы на лице и то, что спать на поврежденном боку было неудобно. Еще неудобно было есть твердое – болел рот. И от того, что он болел, и еще от того, что быть раненой было неприятно и обидно, мне нестерпимо хотелось отведать шоколадку «Цирк». Эти шоколадки лежали на кассе в молочном магазине рядом с нашим домом, и очень привлекали мое внимание. Но шоколадку мне было нельзя – она была слишком твердой…
Когда щека начала заживать, папа сам снял мне швы. В больнице удивились, но полностью одобрили его действия.
Слава богу, от былой травмы впоследствии не осталось и следа. А сосед Денис давно вырос, и, наверное, вообще забыл об этой истории.

Секретик романтического подарка
Домашних животных у меня никогда не было. Бабушка всегда говорила мне, что собаки и кошки - это, конечно хорошо, но еще лучше, когда они находятся на расстоянии от нашего дома. Я бабушке не перечила – особой любви к братьям меньшим я как-то не испытывала, и, в отличие от многих моих подружек, никогда не приставала к родителям с просьбой «купииииииииить щенкааааааааааа».
Животное пришло оттуда, откуда его совсем не ждали. В детском саду №100, который располагался в нашем же доме, и  который я изредка посещала (гораздо больше походов в детсад мне нравились игры с бабушкой в «Птичий базар», которые мы устраивали дома), у меня нарисовался поклонник Булат. Вообще, поклонников  в детском саду у меня было немало, и некоторые ухаживания порой бывали не лишены взаимности…Но все-таки это было чуть позже, поближе к школе. Булат же выказал свои чувства едва ли не первым. В доказательство серьезности намерений он каждый день приходил к моим дверям, стучался (до звонка пятилетний ухажер еще не дотягивался), дожидался, когда дверь открывали, забрасывал в нее какой-нибудь сувенир и убегал. Сувениром могла стать маленькая игрушка (до сих пор помню миниатюрного зелененького бегемотика), конфетка или кораблик из бумаги, сделанный своими руками. Мне было приятно, и ухаживания не отвергались.
Видимо, осмелев, Булат решил действовать решительнее. И однажды  принес мне куда более внушительный подарок – настоящего живого хомяка, бросать которого через порог он, слава богу, не стал, а, немного робея, зашел в прихожую сам и подробно объяснил, что с ним делать и как его кормить.
Признаться честно, к такому сюрпризу не были готовы ни я, ни мои домочадцы. Растерянно взирали мы на нового обитателя нашей квартиры, проводив Булата, а после, смирившись, отправились сооружать грызуну домик. Даритель предупредил, что содержать хомяка предпочтительнее в аквариуме либо в трехлитровой банке, однако ни того, ни другого у нас не нашлось. Первого  -  в силу того, что рыбок в доме мы никогда не держали, и взяться аквариуму было просто неоткуда, второго – потому что все пустые банки оказались запертыми в занесенном снегом гараже, и добраться до них не имелось ни малейшей возможности. Делать было нечего – и мы засадили хомяка в банку поменьше. Однако маневр не удался – к нашему ужасу, хомяк оказался обладателем редких акробатических способностей, и, ловко подтягиваясь на передних лапках, вовсю норовил ускакать из банки и отправиться на освоение пятикомнатных просторов нашей квартиры. Захват хомяком наших территорий в планы семьи, естественно, не входил. И мы натянули на банку марлю - которую ловкий Хома тут же прогрыз. Закрыть его домик крышкой мы не могли – в этом случае беднягу ожидала бы неминуемая асфиксия, а нас – тяжкий грех. Не пожелав взять его на себя, мы решились вернуть хомяка предыдущему владельцу. И, как ни грустно было расставаться с даром любви, пришлось констатировать, что иного выхода из сложившейся катастрофической ситуации просто нет. Однако точное место жительства Булата было загадкой для всех нас – припоминая, что он обитает в одном из соседних домов,   конкретизировать зону поиска мы не могли.  В любом случае нам предстояло провести с новым постояльцем ночь…
 Однако вскоре раздался звонок в дверь – запыхавшись, мой Ромео прибежал сообщить, что хомяка нужно подкармливать мясом. Увы, делать это пришлось ему самому – как ни противился незадачливый ухажер, подарок был отдан ему обратно.  А любовь потихоньку угасла.
 
Секретик трех лавочек
Под большим раскидистым деревом, через дорогу от помойки,  стояли три лавочки. Расположены они были буквой «П», и были излюбленным местом посиделок дворовых старушек. В те давние времена старушек во дворе было много, и все они знали нас по именам, а мы знали их. Старушки судачили обо всем на свете, а мы старались не бегать вокруг них и не мешать их беседам.
…Порой я пытаюсь вспомнить, куда и когда исчезли эти лавочки. И память относит меня к каким-то давним эпизодам, и я знаю – тогда эти лавочки еще были. Вот мы сидим на одной из них с годовалым братишкой Тимуром, а рядом песочница, и другие дети ковыряются в ней лопатками, делают куличики и строят многоуровневые песочные башни; вот умер папа, и ко мне пришли одноклассники  - с ними мы тоже сидим на этих лавочках, и не знаем, о чем говорить.
Вот мы с ребятами играем в какую-то игру, и у кого-то из нас есть дефицитная жвачка.  Всем остальным тоже хочется жвачки, и они умоляют счастливца «дать пожевать». Я не умоляю – бабушка рассказывает мне о «микробах». И я понимаю, что передавать жвачку изо рта в рот – опасно. Действие происходит на все тех же лавочках.
Было время, и у лавочек разбили клумбу. На ней цвели бело-розовые маргаритки и сине-желтые анютины глазки. А потом туда перенесли песочницу – взамен утраченной было, а потом восстановленной песочницы другой. На большое дерево любили лазить мальчишки. А бабушки ругались…Потом лавочки сломали хулиганы, и не нашлось никого, кто бы смог их починить. А потом как-то незаметно не стало самих старушек…

Секретики Эрмитажки
Сад Эрмитаж находился прямо за домом. Ходить туда одним было строго-настрого запрещено. Впрочем, некоторые мои дворовые друзья и подружки все равно бегали и за дом, куда тоже было нельзя, и в саму Эрмитажку. Я же опасалась бабушкиного гнева. И без спроса в сад не ходила.
Зато мне очень нравилось бывать там с родителями – Эрмитажка таила в себе немало секретиков и секретов. Одним из них был овраг. По преданию, именно туда сбрасывал тела забитых им насмерть крестьян кровожадный помещик Ворожцов, проживавший на этом месте в девятнадцатом веке. Впрочем, будучи совсем маленькой, я таких подробностей не знала. Зато знала по рассказам бабушки,  что в овраге живут змеи, черепахи и ящерицы. Бабушке я верила. И спускаться в овраг до поры до времени опасалась. Зато с удовольствием обрывала стручки акации, растущей вдоль оврага. Из них делась свистульки. Поначалу изготавливать свистульки у меня получалось плохо, и я мучила маму. Потом научилась сама. Свистела. Радовалась.
Однажды мы с подружкой Таней, внучкой тети Шуры, прогуливаясь по склону другого оврага, выходящего на улицу Щапова, обнаружили там выступающую из-под земли кирпичную кладку. Не знаю, осталась ли она там со времен помещика Ворожцова, или со времен летнего театра, или с времен советских…Знаю одно – она весьма взбудоражила наше детское воображение. В голове тут же нарисовались картины кладов и несметных богатств, спрятанных под старыми кирпичами, которые захотелось тут же откопать и стать знаменитой…Кто знает, может быть, они лежат там до сих пор – кладка на месте, проверено совсем недавно.
Был и такой случай -  как-то мы с Таней во время весеннего «паводка» спустились в овраг – и решили измерить глубину растаявшего снега, свесившись с почти горизонтального дерева над образовавшейся лужей – и опустив в нее палку. В итоге равновесия я не удержала. И угодила в лужу с головой. Позже оказалось, что воды в овраге было с мой десятилетний рост. Мокрая насквозь, я пошла переодеваться к соседке – боялась показываться домой…Сейчас в том овраге строят элитный дом.
Вообще, сад Эрмитаж заслуживает самостоятельного повествования – секретики в нем встречались на каждом шагу. Были там и вкусные ягоды в потаенных местечках; и маленькие дикие яблочки и груши; и крутые горки, с которых так весело и страшно было кататься зимой; и походы с классом на лыжах; и настоящий волк, однажды приблудившийся в парк; и белая полярная сова, почти неделю удивлявшая всех нас, а после навсегда улетевшая прочь; и картежники, появлявшиеся в Эрмитажке  каждый вечер, и до самой ночи рьяно резавшиеся в очко. Обо всем этом стоит писать отдельно – и я обязательно напишу.

Секретик таинственной находки
Однажды нас с подружкой Диной повели на прогулку в Эрмитажку наши бабушки. Такие походы были редкостью – в те времена наши бабушки были весьма энергичными особами, и времени на прогулки с внучками у них было не так уж и много. (В годы моего детства бабушка, Магина Измайловна Чумарина-Абсалямова, очень много делала  для увековечивания памяти дедушки - готовила к переизданию его книги, разбирала рукописи, общалась с издателями, и вообще - вела насыщенную жизнь).
И вот мы с Диной в парке. Пока бабушки чинно прогуливаются по центральной аллее, обсуждая какие-то свои, очень важные для них и совершенно неинтересные нам, вопросы, мы с подругой зачем-то оказываемся в кустах. И находим там паспорт. На имя некоего молодого человека, проживающего на улице Щапова.

…Сперва мы находке обрадовались. А потом испугались. Но выбросить обратно не решились – и отдали паспорт  бабулям, благодаря чему у них появилась новая тема для разговора, а у нас – лишняя головная боль. Еще бы – мы, дети, воспитанные на приключенческих романах, тут же заприметили подозрительную старуху, без дела прогуливающуюся по аллеям парка. Само собой, нам показалось, что она за нами следит. А паспорт подбросила специально. Не помню, правда, для чего.
Придя домой, мы с Диной тут же заперлись в моей комнате – на ключ, и, естественно, изнутри. Оказавшись в безопасности, мы принялись обдумывать – удастся ли нам скрыться от опасной старушенции, и стоит ли для этого гримироваться, меняться одеждой и искать парики? Или, может быть, придется  вообще сидеть безвылазно дома, пока старушка про нас не забудет? Решили сидеть, но из комнаты все-таки выйти – запастись конфетами. Сказано-сделано. Поворот ключа в замке – и… дверь не открывается. Совсем. Мы замурованы.
И снова – план. На этот раз о том, как выбраться из комнаты. Вызывать пожарных? Прыгать из окна? После долгих раздумий решаем позвать бабушек, попивающих в зале чай из оранжевых пиалушек и судачащих о нерадивом хозяине паспорта.
Бабушки прибегают. И советуют нам просунуть ключ под дверь, с тем, чтобы они открыли нас с той стороны. После долгих мучений ключ просовывается. Мы спасены. Бабушки слегка журят нас. А после отправляют паспорт по адресу, указанному на странице “прописка”. Про странную старуху мы забываем через пару дней.

Секретик позорного столба
Первый латиноамериканский сериал – “Рабыню Изауру” мы полюбили всем двором. Обсуждали каждую серию, играли в Изауру и сеньора Леонсио, размышляли о нелегком житье-бытье сериальных героев. Но больше всего в память мне врезалось не это.
Зимний вечер, идет снег. Мы с мамой гуляем во дворе. Я прошу ее сходить со мной в Эрмитажку. Подхожу к фонарному столбу (ах, как горели когда-то фонари в Эрмитажке!), и умоляю маму привязать меня к нему веревочкой от ледянок: это позорный столб, и я буду стоять у него до утра, подобно любимой героине, рабыне Изауре. Мне почему-то очень хочется стоять у столба одной, в не самую теплую зимнюю ночь, стоять и думать о своем. Мама моего порыва не разделяет, и уводит меня домой. А я на мгновение останавливаюсь под фонарем и задираю голову -  когда идет снег, надо задрать голову, а лучше – лечь на спину на снег, и поднять глаза к небу. Снежинки под фонарем будут приближаться к лицу, и тебе будет казаться, что ты летишь – туда, к далеким звездам….Мы называли это «слетать в космос».
 
Секретик мемориальных досок
О том, что наш дом – не простой, я узнаю довольно рано. Его называют «писательским» и «железнодорожным»  - потому что здесь живут писатели и железнодорожники.  Например, я хожу в «железнодорожный» детский сад номер сто, расположенный прямо в нашем доме.
А еще в доме много писателей – правда, к тому времени, когда я взрослею, большинство писателей, увы, уходят в мир иной. И на фасаде дома появляются мемориальные доски – напоминающие сегодняшним жильцам  о людях, принесших славу этому дому.
Я помню, как устанавливали мемориальную доску моему дедушке, Абдурахману Абсалямову, и нашему соседу, писателю Мирсаю Амиру. Был сильный дождь,  но, несмотря на непогоду, во дворе толпился народ. Какие-то люди что-то долго говорили, потом стаскивали покрывало. И говорили мне, что там мой дедушка. Дедушка был в сердце. Но и там  тоже - немножко был.
Зимой мальчишки пулялись в доски снежками – а я обижалась и умоляла их не кидать «в дедушку». Меня часто просили встать под доской, долго вглядывались в меня и бронзового деда, и говорили, что мы похожи. Так говорят до сих пор – да я и сама это знаю. Впрочем, бабушка учила меня другому – по ее разумению, всякий раз на вопрос о том, на кого я похожа, следовало отвечать: «на бабулю Магину – лицом и умом». Я так и говорила – и частенько говорю до сих пор. Они оба во мне, и я благодарна им за это.
Вскоре появилась и еще одна мемориальная доска – писатель Афзал Шамов всякий раз встречает меня у входа в подъезд.
С четвертой доской вышел курьез – маленький братишка Тимур, впервые завидев ее, привел меня в замешательство вопросом: «А разве Ленин жил в нашем доме?» Действительно, издалека на нас смотрел вождь мирового пролетариата, почивший задолго до постройки нашего дома. Подойдя поближе, мы опознали в облике Владимира Ильича писателя Гумера Баширова, также проживавшего в нашем доме.

Секретик  соседнего двора
В соседний двор ходить было запрещено. Бабушка  грозилась – мол, узнает, о наших путешествиях за пределы родного двора, отхлестает крапивным веником. Отведать крапивного веника не хотелось – крапива была колючей, кусачей, и вообще – страшной. Но в соседний двор мы все равно бегали – правда, уже будучи постарше, обучаясь, наверное, в классе пятом-шестом.
В соседнем дворе были качели, на которых можно было кататься “солнышком”. Это когда качели раскачивались сильно-сильно, и в итоге переворачивались на триста шестьдесят градусов. Перевернуться хотелось. Но было страшно. Из уст в уста передавались истории о мальчиках и девочках, свалившихся таким образом с качелей, и  что-нибудь себе переломавших. В общем-то, за такими примерами не нужно было ходить далеко – в нашем дворе тоже то и дело кто-нибудь что-нибудь ломал – то палец, то руку, то ногу, а то и шею…Да я и сама едва не лишилась носа, угодив под качели в собственном дворе, наотмашь ударившие меня по лицу…Помню море крови, травмпункт, холодный компресс, плач тети о том, что теперь мой красивенький маленький носик превратится в огромный Нос…Повторять подобный опыт не хотелось. Но жутко хотелось “солнышка”.
Невероятную зависть вызывала у нас, пришельцев с другого двора, коренная обитательница двора “солнечного”. По-моему, ее звали Маша. Или Лена. Точно не помню. Но до сих пор помню, как она стоя раскачивалась на качелях и по сто раз кряду крутилась  солнышком. Это был высший пилотаж. Почти как подвиг, повторить который, естественно, никто не решался. 
Однако однажды выход был найден – меня и еще одну, такую же  дрожащую от  страха и возбужденную от предстоящего полета космическую туристку, усадили на качели, а сверху на нас взгромоздились более опытные, бесстрашные и массивные старшие девочки. Они были страховкой, призванной удержать нас от неминуемого падения вниз. И вот Маша раскачивает качели. Она стоит, и ни за что не держится, и я еще раз восхищаюсь ей. Мысленно прощаюсь с жизнью. Качели взлетают. Выше, выше, еще выше…Сидящая на мне Надька под действием силы тяжести больно сдавливает кости. Хочется, чтобы она поскорее с меня слезла. И вообще – чтобы все кончилось. Кружится голова. Полусолнце. Качели перпендикулярны земле. Еще один взмах, и качели переворачиваются…Потом еще раз. Потом обороты слабеют. Потом качели останавливаются. Потом мы, шатаясь, сходим на землю. Я не знаю, как описать свои ощущения. И больше летать  не решаюсь.

***
То, о чем я рассказала сегодня – наверное, не абсолютно уникально. Многие девочки и мальчики – мои ровесники, и те, кто меня старше, и даже те, кто младше – переживали нечто подобное. Колдовали над секретиками, играли «в двенадцать палочек», красили луковой шелухой пасхальные яйца - в годы, когда и Пасху-то почти не отмечали, без спроса бегали «за дом», украдкой лакомились малиной из чужого сада. Безусловно, все это – в тех или иных вариациях – было и в детстве каждого моего читателя.
Но только нам довелось пережить крушение эпохи, будучи детьми – и проследить смену формаций, взрослея вместе с новой страной. Мы были теми, кто первыми учились по новым учебным программам; теми, на ком закончился прием в пионеры - и теми, кому по праздникам привозили из Москвы первые  «марсы» и «сникерсы», которые  трепетно разрезались на маленькие кусочки и растягивались на несколько дней.
Моему пятнадцатилетнему братишке уже не понять, как игрушки могли быть дефицитом, а жвачка – предметом драки во дворе. Как мы стремглав бежали домой смотреть «Walt Disney по пятницам» и были безутешны, если по каким-то причинам пропускали серию. Было еще много нелепого, но вместе с тем и светлого, с чем мы познакомились первыми – и от того навсегда остались первооткрывателями. Впрочем, все это было не сразу. Мы застали и доперестроечные годы – когда не было «сникерсов», но были вкусные советские шоколадки «Аленка»; мы застали пирожные по 22 копейки и фруктовое мороженое по 7, и при этом нам самим было по три-четыре года.  Мы застали автоматы с газировкой и программу «В гостях у сказки», «немецких» пупсов и отечественных неваляшек, кефир в стеклянных бутылках с бирюзовыми крышечками из фольги и сотни других, ярких и почти незаметных,  примет времени.
Но все-таки болью, самой острой болью отзываются в моем сердце именно воспоминания о малой Родине: о нашем дворе - таком, каким он был  лет пятнадцать назад; о садике Эрмитаж, в котором «жил» белый слоненок, весело окатывавший нас струей почти теплой воды; и, безусловно, о старых домишках - местами исторически ценных, местами – совсем дряхлых и на самом деле требующих немедленного сноса.
Они были  везде, на каждой улице казанского центра – и именно они стали для меня знаковым символом эпохи, расколовшейся, как орешек, на «до» и «после» тогда, когда в каждом – не только в моем - дворе появились катки и экскаваторы и сравняли с землей все, что так или иначе подходило под категорию «ветхого жилья».
***
…Мне двенадцать, и мы с подружкой робко заходим в один из дворов на улице Островского. Здесь живет безумно любимая нами учительница по  истории (адрес мы украдкой узнаем в учительской), и нам очень хочется знать о нашей любимице все. Хотя бы то, где она живет. А живет она, оказывается, в красном домике около магазина «Детский мир», с колонкой во дворе и женщинами, полощущими белье в ледяной воде.  Мы содрогаемся – неужели и она, наша Клио – так же? А как же ее прекрасные руки с идеальным маникюром?...
Потом мы заходим в подъезд. И долго-долго стоим у звонка, и никак не решаемся позвонить. Сердце бешено колотится, а душа уходит в пятки – а вдруг она нас прогонит, что тогда? Как мы посмотрим ей в глаза на уроке, как поведем себя? Потом считаем до трех и отчаянно нажимаем на кнопку… Дверь открывает ее сын и говорит, что «мама болеет»… И мы стремглав несемся домой за «ихтиолкой», способной творить чудеса. Потом мы часто бываем в этом дворе. 
Сейчас там пустырь, и я не знаю, где искать ее, в каких новостройках…
…Нам шестнадцать, и мы отправляемся на улицу Федосеевскую. Где-то там живет дядя Вася – этим кодовым именем мы называем  объект обожания моей любимой подруги Мари, всерьез опасаясь, что произнесенное вслух имя возлюбленного накличет на Маришку беду. Дом мы находим, и долго ходим вокруг да около, а потом все-таки набираемся смелости, и дотягиваемся до звонка…
Когда дом сносили, Мари плакала на руинах. И навсегда запечатлела их на фотопленку – хотя в сердце, я думаю, они сохранятся гораздо надежнее.
…Дорога вдоль Казанки - от НКЦ к Кремлю. Я не знаю, как называется эта улица, и называется ли она вообще. Низина по ту сторону набережной усыпана маленькими домишками. Накрапывает дождик, а мы с Мари идем куда глаза глядят. Мы впервые на той дороге. Из-за покосившихся крыш выглядывают купола церкви святой Евдокии... Потом мы кружим по Япеева, Миславского, Бехтерева – и не верим, что мы в Казани конца 20 века. Но век быстро кончается – и вот уже на набережной от НКЦ до Кремля выстроился коттеджный поселок. И только церковь святой Евдокии, одинокая церковь с грядками и намогильными крестами вокруг, напоминает мне о том, как мы идем вдоль этой дороги... Как капает дождик, а ноги сами ведут нас вперед. И все эти прогулки мы совершаем ради любви…
***
Бамс! Бум! Бум! - это падают навзничь последние бревна с последнего дома на улице Некрасова у меня под окном. Смуглые рабочие, гастарбайтеры  из среднеазиатских краев, весело раскачивают стены. Бамс! - и некогда крепкие стены  с грохотом обрушиваются вниз.
Тук! Тук! Тук! – это стучат бесчисленные молоточки в каждой точке города. Тук! Тук! Тук! – и старая Казань сжимается в шагреневую кожу, а после и вовсе теряет обличье. Город примеряет «новое платье короля» - платье короля голого. Платье, которое придворные ткачи бесстыдно выдают за роскошный наряд – и только немногие зрячие, давно вышедшие из  младенческого возраста, и оттого не претендующие на истинность собственность суждений, не стесняются озвучить, что король-то -  голый!
А стены тем временем падают, бордовые кирпичи ударяются о равнодушную землю, в щепки разлетаются оконные рамы, на сотни холодных осколков распадаются стекла. Там, под ними, навсегда останутся наши секретики.

То-то удивится какой-нибудь маленький мальчик, которому лет через сто будет суждено наткнуться на дне новой песочницы, сколоченной на каком-то новом месте, на странное синее стеклышко! Под стеклышком будет красоваться полуистлевший фантик, а солнце будет отражаться от стекла и улыбаться мальчишке. А мальчик будет оплакивать дома, идущие на его глазах под снос – те самые дома, которые сегодня бодро строят темнокожие гастарбайтеры. 

Тук! Тук! Тук! Бревна. Стекла. Кирпичи. Неумолимое Время.

 

 

• "Ася смотрит в небо". Отрывок из романа
• Год Иголки
• Ключи и ворота
• Мифы и предания Аси и Абики
• Алифба