Путешествия

   

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

  

 

     

«Завтра я куплю билеты в Стамбул». Эта мысль не дает мне покоя, бьется в голове, спотыкается, умирает, но, потом — вопреки  контраргументам (и зачем опять в Стамбул, мало ли мест на свете?) — воскресает и гонит меня в авиакассу. По дороге я думаю— а действительно, зачем мне опять в Стамбул, он же как Казань — минареты, базары, бер, ике, эч (язык похож очень), тот же «сплав Востока и Запада», как ни крути. Честно говоря, словосочетание про Восток и Запад мне не нравится — ведь оно произносится на автопилоте, и на деле — не более чем штамп. Что именно говорит за то, что Казань — город восточный? В чем особенном его «восточность»? В немногочисленных мечетях, в напевном татарском говоре, в тюбетейке на голове пожилого бабая? А что есть казанская «западность»? Полуутраченная архитектура дворянских домов позапрошлого столетия? Новые урбанизированные постройки? В Стамбуле контрасты отчетливее, и дело даже не в географии, не в физическом делении города на Европу и Азию, хотя и это — любопытно; и не в том, что Айя София побывала поочередно и византийским храмом, и османской мечетью, и светским музеем; и не в том даже, что здесь хоть в шортах, хоть в парандже — все органично, а в том, наверное, что город невероятно бережлив. Подземная цистерна времен Юстиниана, церкви из той же эпохи; дворцы, крепости, мозаичные полы, хамамы, рынки, еврейские кварталы — здесь ничего не пропадает, не исчезает бесследно, не так, как у нас — стоит сегодня памятник архитектуры, а завтра — ищи-свищи его, ни за что не найдешь. Когда я скучаю по Стамбулу, я иду искать его в глубину Слободы, на улочки Сафьян, Насыри. Там можно закрыть глаза и в ветре с Кабана почувствовать Босфор, а потом — в темных резных наличниках и деревянных воротах — разглядеть силуэты стамбульских районов, какого-нибудь Фатиха или Каракёя. Только после таких прогулок в сам город — герой — хочется еще сильнее.

Поэтому завтра я все-таки куплю билеты в Стамбул. А сегодня — всю ночь — буду крутиться, ворочаться, вскакивать, нырять в интернет,  заваривать яблочный чай— воскрешать стамбульские чувства и запахи, восстанавливать контакты. Я наберу свою турецкую тетушку, и она, спросонья, назначит мне встречу на станции Кучук Чикмете. Это очень дальняя станция, сначала — полтора часа на электричке, потом — четыре остановки на автобусе. Туда не ездят туристы, а местных тянет только по воскресеньям, когда в тамошних переулках раскидывается стихийный рынок, и можно отхватить что-нибудь стоящее практически даром. Там нет парадного лоска — но зато там живет моя тетя Дениз. Мы нашли ее совсем недавно — или уже давно — во время первого конгресса татар, когда моя бабушка вдруг — случайно — услышала из уст какого-то гостя название родной деревни. Разговорившись, она узнала, куда попали после революции ее родственники, раскулаченные и пущенные по миру — сперва  в Шанхай, где мой прапрадедушка был муллой в Харбине, потом  — в Стамбул. Теперь никого, кроме Дениз, не осталось — ее мать, двоюродная сестра моей бабушки, шесть лет назад умерла, а прочие родственники опять растаяли. Впрочем, в Стамбуле мне хорошо и без них.

 

  

Едва попав в город, я окажусь в объятьях лоточника, торгующего бубликами, обильно сдобренными тмином, не удержусь, вцеплюсь зубами в бубличий бочок, почувствую первый стамбульский вкус. Присяду на лавочку на площади Султанахмет, примусь отчаянно вертеть головой из стороны в сторону, переводя ошалелый взгляд с Айя Софии на Голубую мечеть и обратно, вслушиваясь в английский, японский и французский говор за спиной, доедая бублик и подумывая о добавке.

  

Потом — к  Босфору, вглядываться в названия танкеров, везущих нефть из Европы в Азию и наоборот, искать русские слова. Их немало — «Севастополь», «Ереван». Впрочем, за русским лучше в квартал Лалели, рай отечественных челночниц и перекупщиков.  Есть ощущение, что в этом районе государственный язык отнюдь не турецкий — и я туда не пойду.
А с Босфора будет дуть совсем не теплый ветер, и я намотаю на голову платок и стану похожа на мусульманскую женщину. Лелея в себе это ощущение, поднимусь по крутому холму в Сулейманию — самую большую и самую красивую стамбульскую мечеть. Сниму башмаки, сяду на пол, буду думать о бабушке, вспоминая, как в детстве она читала мне Коран. Соберусь уходить — и чуть не уйду босиком. Здесь и решу, что ходить босой — негоже, и пойму, что пришло время для поиска сапог. Нет, старые еще не прохудились, и есть еще пара новых, привезенных минувшей зимой из Стамбула мамой («жить не могу без турецких сапог!»), но есть в них такое очарование, что непременно хочется, чтобы стамбульских сапог было много. Водятся они на Большом Базаре — Капали Чарши — да и то не у всякого торговца, а в самой глубине, в самых закоулках.

 

 

  

Пройдя Базар от края до края, остановившись у каждой лавки, поточив лясы с каждым  торговцем, перемерив зачем-то кучу handmade платьев, silver rings и «настоящих кашемировых» платков, наевшись лукума с лотков и выпив четыре чашки apple tea, накупив десяток «глаз от сглаза» и получив в подарок еще три, я, наконец, найду их. Сапоги мечты будут стоять между сумок и ламп, в которых не живет джин, но живет многомесячная пыль (на лампы хорошо любоваться на рынке, но неудобно тащить через границу), манить меня к себе и точно знать, что через пять минут они окажутся на моих ногах. Но сперва я буду отчаянно торговаться — не из скупости, а из азарта, из уважения к местным традициям — не торговаться нельзя, как нельзя оскорблять хозяев. Мой голос станет возбужденным и громким, голос торговца — еще громче; я буду щеголять познаниями в турецком языке, гордо озвучивая сумму, которую готова выложить, на чистом турецком (названия цифр идеально совпадают с татарским), услышу из уст собеседника театральное «you kill me», означающее, что я убиваю его нежеланием платить больше; и — наконец — мы сойдемся в цене. Я заберу свой трофей и тут же надену — черные бархатные сапоги с цветастой вышивкой. Похожие на ичиги, они напомнят мне о нарядах времен Османской империи, виденных в музее султанского дворца Топкапы и о красавицах гарема Долмабахче; я буду носить их в Казани. Прохожие будут засматриваться, подружки — завидовать, мужчины — делать комплименты.

 

 

Но сила стамбульских сапог отнюдь не в этом — совсем в другом. Я выйду в них с рынка на площадь Беязит, и они — сами — поведут меня туда, где побывать необходимо. Сперва — на старый букинистический рынок, разглядывать допотопные открытки с видом Стамбула времен детства Орхана Памука; потом — к воротам университета, и дальше— по центральной улице Диван-Йолу, заглядывая в каждую мечеть, сперва различая их, а потом уже нет. Мечетям будет по пятьсот лет и больше, они будут втиснуты в пространства между современными постройками — но непременно сохранены. И я опять подумаю, что стамбульские власти гораздо терпеливее наших, и что архитектурным памятникам здесь оказывается куда больший почет. Но следом — тут же — в памяти всплывут размышления Памука — те, в которых он рассказывает о безвозвратно потерянном городе юности, об оттоманских виллах и деревянных постройках, ценных и не очень, утраченных навсегда. Тогда я перестану плакать о невозвратном, и стану внимательно вглядываться в лица прохожих — а вдруг мне повезет, и сам Орхан попадется мне навстречу? Жил же он где-то здесь, писал в своих книгах об этих улицах и закоулках, и, конечно, напишет еще. Я попрошу его отвести меня в Сулукуле — об этом районе в путеводителях пишут страшное, и советуют не соваться туда без надобности. Но мне интересно— и, наверное, я все-таки там окажусь. В Сулукуле, согласно бумажным гидам, живут цыгане, бандиты, мошенники, проститутки. Якобы там запросто можно сгинуть — но на деле все гораздо прозаичнее. Висят на заборах постиранные штаны и майки, гоняют мяч дети. Но и здесь отыщется приключение — во дворе здешней мечети мне встретится группа «любителей древности» — так отрекомендует своих товарищей пожилой немец. Он расскажет мне о своих путешествиях по свету в компании ровесников — отдыхая от трудов, они ищут жемчужины.

 

Распрощавшись с немецким коллегой, я сяду в автобус. Он домчит меня до морского вокзала Эминёню, где я едва устою под натиском зазывал и не сяду на катер, готовый вот-вот отдать швартовы и отвезти меня к средневековому стамбульскому форпосту. Но я удержусь — качка и чайки будут потом, а сейчас я приземлюсь за столиком уличной кафешки, закажу сютлач — рисовый пудинг, и еще пирожное с вишней и шоколадом, а лучше — свежевыжатый гранатовый сок, или вот кебаб и стакан айрана к нему — одним словом то, в чем живет душа Стамбула. Я сяду за столик, вытяну ноги в черных бархатных сапогах, закрою глаза и заслушаюсь пением муэдзина. Будет уже темно, и я растворюсь в вечернем намазе, ветре с Босфора и непонятном наречии.

 

Решено. Завтра я куплю билеты в Стамбул.

• Дорога к хурулу