Публикации

Уйти в иные пределы в неполные двадцать семь - чудовищно, несправедливо рано. Это даже не "земную жизнь пройдя до половины". Это на десять лет раньше Пушкина и на пятьдесят пять - Льва Толстого. Это тогда, когда многие из современных ровесников поэта еще не решили точно, чем хотят заниматься. И тогда, когда мало кто из его нынешних собратьев по перу уже спел свою лучшую песню, то есть написал свое лучшее произведение.

Не написал ведь, правда? Мы же живём так, как будто впереди ещё уйма времени, и всё ещё обязательно успеется, и великие строчки, которые не забудут потомки, обязательно сложатся. Мы ведь не болеем чахоткой (какая чахотка в двадцать первом веке? от туберкулёза прививают прямо в роддоме), и не так уж сильно болеем за Родину, народ и прочие романтические величины, а, значит, нам некуда торопиться.

О ком это я говорю? О себе и о своём поколении, увы; и не только о своём, но и о тех, кто младше меня, и о тех, кто значительно старше - сегодня это не принципиально, картинка почти одинаковая для всех. Я не про Апокалипсис, но давайте честно - вот если бы каждого из нас не стало в двадцать семь, нашлось бы, о чём горевать? Не родственникам и друзьям, конечно - а всему миру, или хотя бы некоторой его части? Я зажмуриваюсь, отвечаю "нет", потом добавляю - "скорее всего", потом гоню от себя эти мысли, даже думать не хочу ни о чем подобном -  я же буду жить вечно, и, конечно, ещё скажу своё веское Слово.

Интересно, а Он об этом задумывался? Тот, проводить которого собралась вся Казань, тот, о котором говорят сто лет и всё не могут наговориться, тот, которого цитируют и издают - тот, который был таким хрупким и юным, что, живи он сейчас, его и в союз писателей-то не приняли бы, скорее всего - молод ещё, мол, да зелен?...

Как же неуютно от этих мыслей, какими пафосными и абстрактными кажутся эти рассуждения... Так вот сидишь себе в тёплой квартире, здоров и сыт, и совсем не можешь представить, каково это - кашлять всю ночь напролёт в сыром гостиничном уголке...А утром - в не отапливаемую тёмную типографию, а потом в газету, а потом на встречу с немногими близкими, но всё - под присмотром жандармов, и нет никакой свободы, никакого просвета.

Как вот считаете - любили бы мы его, живи он сейчас? Ходили бы на его выступления, зачитывались бы его произведениями? Или завидовали бы его таланту (это же сплошь и рядом!) и делали вид, что не замечаем? Называли бы "основоположником" - и далее по тексту? Или при жизни это не положено, нескромно и вообще? А власти? Был бы он им удобен? А все эти "бездельники-ишаны", "угнетатели" и прочие? Они бы издавали его книги огромными тиражами (как сейчас!), включали бы в официальные делегации? Да нет же, конечно! Ничего такого и быть не может! Не было бы ему места сегодня, и не терпит история сослагательного наклонения. Это же невообразимо: Тукай -где-нибудь на трибуне, округлившийся и розовощёкий. О чём бы он там говорил?

О, это извечное - "поэт в России больше, чем поэт"! И посмертная слава, и все эти тиражи, и ежегодные конференции, и памятники... И худенький скромный юноша неполных двадцати семи лет. Нужно ему было всё это? Или только, как писал он сам:
"Ты живи своею жизнью, чуждой всякой суеты,
Шум бесплодный чужд поэту, от него скрывайся ты..."
Об этом же говорил Пастернак, о том, что "надо оставлять пробелы в судьбе, а не среди бумаг...",  и, в тоже время - "не спи, не спи, художник, не предавайся сну..."

Тукай не спал. Давайте и мы не будем, нам есть, на кого равняться.

• Пока он площадь переходит
• "На деревню, к дедушке"
• Ул утлар беркайчан да сүнмәс!